Леди и война. Пепел моего сердца - Страница 37

— И?

Кайя не понимал, какое ему дело до чужих голов.

— Их прислали в качестве… подарка. Эти люди охраняли леди Изольду. Они исполняли свой долг, и не оказывали сопротивления, но лорд-протектор Флавин расправился с ними. Напал без повода.

Как огорчительно.

— Кормак, вы и вправду думаете, что не давали повода? Вы использовали его территорию в своей схеме. И сделали его причастным. Вы шантажировали меня. А у каждого протектора есть семья. И каждый примерил на себя мою ситуацию. Поэтому… — Кайя стер соль со щеки мертвеца, который стал даже симпатичен. — Эти головы — первые, которые вы получили. Больше никто за пределами протектората не рискнет связываться с вашим семейством.

Кажется, у Кормака были дела на границе с Мюрреем… и десятка два кораблей, которые можно считать законной добычей Самаллы… доля в Пизерских рудниках… ловля жемчуга… китобои… контракты…

— И да, Дункан. Вам я тоже крайне не рекомендую приближаться к границе. Другие договором не связаны.

В Кривой башне остался слабый аромат духов.

Или Кайя хотелось так думать.

Ночью снились головы, насаженные на пики. Пик было множество, и голов не хватало. Но Кайя знал, что со временем все исправит.

К утру очнулась система.

Оракул не стал появляться, но создал стопку листов, на вид и на ощупь казавшихся бумажными. Кайя узнал собственный почерк, но это уже не удивляло. Как и содержание документа.

Восемнадцать подписей.

Кайя с чувством глубочайшего морального удовлетворения поставил девятнадцатую. Менее чем через сутки все торговые базы Хаота были ликвидированы.

Глава 10. Переломы: Изольда

Смахнуть слезу… подняться… гордо вскинуть голову… и вперед, походкой от бедра покорять мир!

Из сборника «100 советов женщине о том, как вести себя в непредвиденных ситуациях»

...

Дорогой дневник.

Начинаю тебя вести, поскольку мне отчаянно нужно выплеснуть куда-то эмоции, иначе я сойду с ума. Вокруг все такие вежливые, предупредительные, внимательные… Бесит!

Вообще все бесит!

Я сдерживаюсь, поскольку понимаю, что окружающие меня люди ни в чем не виноваты. Они искренне пытаются облегчить мне жизнь, но тем самым добиваются обратного эффекта. У меня одно желание — спрятаться от чрезмерной заботы.

Или это виноваты гормоны?

О да, гормоны — страшная вещь.

Я то смеюсь без повода — внезапно самые обыкновенные вещи вдруг кажутся донельзя уморительными и, верно, есть в этом веселье что-то безумное. То, отсмеявшись, я начинаю плакать, благо, поводов хватает, достаточно протянуть руку. И протягиваю с готовностью. Приказываю себе же успокоиться — слезы ничего не изменят — однако что разум против эмоций? Хуже всего полуночная тоска.

Сон исчезает.

Я открываю глаза, разглядываю потолок — лунный свет изменяет фрески, появляется в фигурах что-то изломанное, уродливое, Босховское. И надо бы отвернуться, но сил нет. Желания тоже. В этот момент я, пожалуй, перестаю понимать, жива ли… да и какая разница?

Смерть не пугает.

Наверное, это отупляющее равнодушие ко всему, что происходит со мной, страшно само по себе, но я устала бояться. Рисунков на потолке так уж точно.

И вот ведь странность — я каждый вечер задергиваю шторы, пытаясь избавиться от полуночной пытки, но почему-то ночью они оказываются открыты.

Спросить у камеристки?

Потребовать охрану?

Паранойя неплохо вписывается в общую клиническую картину моего состояния. Не то предродовой психоз, не то пожизненный. Снова вот смешно.

А мокрые пятна на бумаге — это от смеха, да…

Хорошо, что здесь все в достаточной мере вежливы. И вряд ли полезут читать мои записи. А если полезут, то я об этом не узнаю. Хотя… кому интересно мое нытье?

Книга в кожаном переплете. Желтые страницы, лиловые чернила. Идеальное сочетание по цветовой гамме. Почему-то сейчас я очень нервно отношусь к цветам. Стала различать сотни оттенков, и дисгармония вызывает тошноту.

На мое счастье Палаццо-дель-Нуво более чем гармоничен.

Музыка, запечатленная во мраморе. Совершенство форм и математически выверенный идеал красоты. Здесь нет сумеречных залов и стен, отделявших Палаццо от остального мира. Напротив, дворец открыт солнцу, ветру и городу. Он — жемчужина в ожерелье каналов и акведуков, кружевных мостов на арочных опорах и мостов воздушных, что держались, казалось, на тончайших нитях.

Здесь море воевало с сушей, то наступая и затапливая странные улицы, то откатываясь, оставляя запертую шлюзами воду. Каналы не пересыхали даже в самую жару.

И не замерзали зимой.

— Наши зимы в принципе мягче, — Ллойд сам вел длинную узкую лодку по руслу канала. От зеленой воды пахло тиной, но чем дальше, тем чище она становилась. — И климат приятней. Говорят, это сказывается на характере.

Не знаю. Я смотрела на этот, чужой мир. Дома, поднимавшиеся по-над водой на сваях. Белокаменные дворы и ступени, уходившие под воду. Во время отлива лестница обнажалась почти до дна. Во время прилива вода добиралась до фигур, которыми украшали верхние ступени.

Быки. Львы и львицы. Оскалившиеся волки. И грифоны с потемневшими от возраста крыльями… сами ступени в зеленой пленке ила. Паланкин, который выносят из узкой лодки… сквозь прозрачную дымку можно разглядеть силуэт женщины, возлежащей на подушках. На долю мгновенья показывается белая ручка, тонкая, детская почти, которая взмахом отправляет лодку прочь.