Леди и война. Пепел моего сердца - Страница 5

А дядька Вигор мертвый. Совсем.

И другие тоже.

К одному Дара подводят и заставляют смотреть на развороченный живот, приговаривая, что так будет со всяким, кто не желает признать, что люди равны. И Дар соглашается: это справедливо.

Еще немного и он поймет.

Алая плеть снаружи звенит, надрывно, словно нить, натянутая до предела, и нитью же рвется, выпуская в город много-много огня…

…однажды брат создал из пламени кошку, и та сидела у Дара на коленях, смирная, ласковая.

Играть позволили…

…в город выбежало множество огненных кошек.

Отец лежит в конце коридора. И мама с ним. Вернее, за ним, в нише, где раньше стояла высокая ваза. Дар узнал мамино платье из темно-синего мягкого бархата, который ему жуть как нравился — шелк скользкий, а бархат, он живой почти.

Мертвый.

Крови много. Мама говорила, что в человеке целый кувшин крови наберется, но тут — больше.

И папа меч выронил. Он никогда не ронял оружие.

Присев на корточки — люди окружили — Дар меч взял, вытер рукоять, чтобы не скользила. Поднялся.

— А ты говоришь, детей убивать нельзя, — с удовлетворением сказал человек. — Всех вырезать!

На губах его появилась пена.

— За что? — Дар со стороны слышал собственный голос.

— За свободу!

Странно. Разве мама мешала кому-то быть свободным?

С другой стороны, он понял, что нужно делать с людьми.

Дар вышел из дворца, волоча меч за собой. Острие царапало камни, и мерзкий звук отпугивал огненных кошек, которых и вправду было много. Они носились по крышам, скрывались в окна и рычали, если Дар подходил близко.

Иногда встречались люди.

Людей Дар убивал. Это оказалось проще, чем он думал: люди были странными.

Ночь их изменила.

На площади Дару преградил путь человек в черном доспехе.

— Ты кто? — спросил он.

— Дар Биссот.

— Еще кто-то из твоих выжил?

— Нет.

— Брось меч.

— Нет.

От пинка Дар не сумел увернуться. И отлетев, ударился в колонну, но меч не выпустил.

— Брось, — повторил рыцарь, наклоняясь. Глаза у него были рыжими, как у брата в последние дни.

— Нет.

Дар вцепился в рукоять изо всех сил. И держал, сколько получалось. Огненные кошки сбежались посмотреть. Они расселись по крышам, заняли окна, а некоторые, самые смелые, спустились на землю. Но ни одна не рискнула помешать черному человеку.

Очнулся Дар в куче сена, от боли. Никогда раньше ему не было настолько больно, и Дар стиснул зубы, чтобы не заплакать. Пальцы не шевелились. В груди что-то хрустело. Но двигаться он мог. И полз, пытаясь выбраться на волю.

— Ох ты, горе луковое, — его вытащили из соломенной кучи, и Дар все-таки заскулил.

Ночи больше не было. День.

Свет яркий до того, что смотреть невозможно.

Воздух, который изнутри разъедает, а дышать приходится, ртом, потому как нос забит.

— Не шевелись, хуже будет.

Перевернули на бок, укрыли чем-то теплым, лохматым, пахнущим мокрой шерстью и дымом.

— Не смотри…

Дар смотрел. Наперекор. И потому, что должен был видеть. Край одеяла из овчины. Солому. Тюки, наваленные безо всякого порядка. Крестовину меча. Солдат, идущих рядом с повозкой. Дорогу. Кресты… много крестов. Людей на них.

Люди еще жили. Кричали. Плакали. Стонали. Говорили что-то, и Дар радовался, что умрут они не скоро. Но когда умрут, то будут, наконец, свободны.

Они ведь именно этого хотели…

Крестов хватило на три дня пути. На четвертый Дар сдался и начал есть.

Красная ночь возвращалась во снах до самой смерти Арвина Дохерти. В последний год его жизни Сержант каждый день ждал выброса. Ошибся.

И вот теперь снова.

Грохот нарастал и, верно, был слышен и обычным людям. Сержант отстраненно думал, что не успеет сделать все.

Вернуться в Замок.

Найти Меррон.

Забрать Снежинку.

Пробиваться лучше в порт. Там — лодка и до острова… в городе нет никого, кто хотя бы частично поглотит удар. Люди обезумеют. Сколько нужно времени, чтобы они перебили друг друга? Или хотя бы ослабели достаточно, чтобы выбраться за пределы… города? А за чертой? Как далеко накроет откат?

Волна набирала силу и… гасла, не достигнув порога. Набирала и…

— Гарнизон к оружию! — Сержант толкнул оцепеневшего дозорного. — Всех подымай!

Гасла… гасла…

Рвалась.

Не вырвалась. Умерла нерожденной, и в наступившей тишине Сержант слышал, как в едином ритме стучат сердца людей, которых вдруг стало много. Они слышали зов красной волны. И были готовы откликнуться…

…как и горожане.

Высыпали на улицы. Напуганы. Растеряны. Не знают, что чудом живы остались. И лезут под копыта.

— С дороги!

Хорошо, к эпицентру не сунутся. Не по знанию, но подчиняясь инстинктам. Иногда даже хорошо, что люди — это животные.

Распахнутые ворота. Чернота храма. Яркая мурана, потянувшаяся было — чует кровь — но отпрянувшая. Не признала все-таки.

Изольда в полудреме.

Кровь на полу… немного.

И храм стоит, значит, получилось. Город пощадили. Изольда жива.

Дохерти вернется.

Осталось малость — дожить до возвращения.

Разум рассчитывал варианты. Немного. Пробиваться к границе или хотя бы на Север. Сколько пойдет за Сержантом? Сотни две, вряд ли больше. И долго эти сотни не продержатся.

Корабль?

Море зимой неспокойно. Да и Сержант ничего не смыслит в корабельных делах. Значит, придется довериться. Нельзя доверять.

Остается Замок. Осада. И надежда, что Дохерти соизволит не задерживаться в нулевой зоне.

Вернуться получилось, как и добраться до Башни.