Леди и война. Пепел моего сердца - Страница 8

Остановить детей в их затянувшейся игре над пропастью во ржи?

Но детей больше. Они сильнее. И считают, что правы.

— А что будет с тобой?

Не спрашиваю, как вышло так, что он не защитил Меррон. Сержант и сам задаст себе этот вопрос. Возможно, найдется с ответом.

Он попытается ее найти, но…

— Не знаю. Вряд ли что-то хорошее, но на мире это не отразится.

Глава 3. Переговоры

Никогда ничего не делайте зла назло! Гадости должны идти от души.

Девиз доброго человека.

Меррон заснула. Она не собиралась спать, потому как спящий человек, во-первых, беззащитен, во-вторых, не способен придумать план побега, а в-третьих, из чувства протеста, но все-таки уснула.

На полу.

Пол был холодным, а сон — недолгим и муторным. Меррон опять от кого-то пряталась, понимая, что прятаться бессмысленно.

Бежать тоже.

Но когда заскрипела дверь, Меррон вскочила, намереваясь именно бежать… только нога затекла. И плечо. И вообще как побежишь, когда на твоем пути сразу двое, в железе и при оружии.

— Не шали, — предупредил тот, который повыше. — Хуже будет.

Куда уж хуже?

Хотя… пожалуй, Меррон пока воздержится выяснять. Пусть думают, что она испугалась. И вообще надо вести себя так, как положено вести женщине, попавшей в непростую ситуацию.

В обморок?

Или просто заплакать?

— П-пожалуйста, не трогайте меня! — она заслонила лицо руками, сквозь пальцы разглядывая визитеров. — Умоляю!

Получилось не слишком жалобно, и Меррон громко всхлипнула.

А слезы вот отказывались появляться…

— Да кому ты нужна, — буркнул второй, этот был без шлема и факел отражался в глянцевой его лысине. — Шевели копытами, коза.

Коза… хоть бы кобылой обозвали, всяко благородное животное. А коза — мелкая и бодучая тварь с вредным характером. Нет, козой Меррон себя не ощущала. Она ссутулилась — благо, имелся опыт, — и обхватив себя руками, шагнула к порогу. Дрожь изображать не пришлось. От холода Меррон трясло так, что зуб на зуб не попадал.

— К-куда идти?

Узкий коридор. Темный. И нет креплений для факелов. Следовательно, стражи постоянной тоже нет. Кому понравится сидеть в темноте? Да и дверь надежна… на дверь Меррон оглянулась. С виду толстая. Такую ногтями не процарапаешь. И замок внушительного вида… и вторая, которой заканчивался коридор, выглядит столь же серьезно. Значит, отсюда сбежать не выйдет.

Откуда тогда выйдет?

Дверь открыли, Меррон втолкнули, и от грубого прикосновения она сжалась. Влетела в комнату. Упала, благо, ковер был мягким. И наверняка, выглядела достаточно жалко безо всяких на то усилий.

— Вставай, предательница.

Малкольм не подал руки.

Ну и хрен с ним. Меррон сама не приняла бы. Она поднялась, расправила юбки — дрожь не унималась и, пожалуй, это было хорошо. Пусть думает, что Меррон боится.

А она и боится.

Она ведь не дура и понимает, что вряд ли ее отпустят живой.

— Всего пару часов в камере и какие перемены… ты выглядишь жалко.

Кто бы говорил! Вырядился в доспех… рыцарь. А сапоги с каблуками. И на шлеме шишечка, чтобы выше казаться. И поза эта картинная.

— Я не понимаю, — Меррон опустила взгляд, уставившись на собственные туфли, к слову, крепкие весьма, из хорошей козлиной кожи. Ну не в шелковых же башмачках ей в мертвецкую бегать. — За что…

— За предательство! Мои сестры томятся в темнице!

Значит, угадала.

Сержант, скотина этакая… только вряд ли поверят.

— И братья по духу. Где они?! Из-за тебя…

— Я… я ничего никому не говорила!

Меррон ненавидела оправдываться. Чувствовала себя полным ничтожеством. И лгуньей. Даже когда говорила чистую правду, вот как сейчас.

— Неужели? — сколько сомнения в голосе. — Но ты здесь. А они там…

И не факт, что «там» много хуже, чем «здесь».

— Ты тоже здесь, — Меррон сказала и прикусила язык. Вот не следует злить Малкольма… и пощечина, которую он отвесил, стала лучшим тому подтверждением.

А ведь когда-то он Меррон нравился.

Говорил красиво…

О свободе… и еще справедливости. Вот, значит, какова справедливость на вкус.

— Садись, — Малкольм вцепился в плечо и толкнул.

К столу. Обыкновенному такому столу у окна.

Закрытого.

Стеклянного.

Стекло бьется, и если вскочить на стол, то… нет, пожалуй, от самоубийства Меррон пока воздержится. Она слишком зла на всех, чтобы умереть. Да и не ясно пока, что Малкольму надо.

Облизав лопнувшую губу — теперь долго кровить станет — Меррон села.

Огляделась.

Комната. Небольшая, незнакомая. Окно одно, то самое, перед которым стол стоит. Стену слева занимают полки с запыленными книгами. Стена справа пустая. Мебели почти нет. Оружия в принципе нет. Если только стулом по шлему… стул внушительный.

Но сумеет ли Меррон попасть?

И что сделает Малкольм, если она промахнется?

Сейчас он внимательно следит за каждым ее жестом, значит, обмануть не выйдет.

— Товарищеский суд приговорил тебя к смерти.

…в этом Меррон не сомневалась. Кто из товарищей Малкольма ослушается?

— Однако тебе представится возможность искупить свою вину.

— К-как?

Нельзя смотреть Малкольму в глаза, он поймет, что Меррон недостаточно напугана, чтобы остатки разума растерять. А куда смотреть?

На лист.

Белый лист, закрепленный на подставке. Чернильница есть. Перья… а ножа для бумаг нет. Песок. В глаза? И стулом по голове?

Малкольм, словно заподозрив неладное, отошел к двери. А за ней двое охранников, которые на шум явятся. С тремя Меррон не сладить. И значит голову ниже, вид несчастней, и думать, думать…