Леди и война. Пепел моего сердца - Страница 67

— Здравствуй, дорогая. Чудесно выглядишь, — этот человек был опытным лжецом, но Ее Светлость знали правду. Как не знать, когда в комнате столько зеркал. — Как твое самочувствие?

— Спасибо. Отвратительно.

Ее голос изменился вместе с ней: она больше не давала себе труда скрывать брюзгливые ноты, которые то и дело проскакивали в нем.

— Все самое страшное уже позади. Ты поправляешься…

…и вероятно, проживешь еще несколько лет…

— И поправишься уже к балу в Ратуше. Верно, дорогая?

— Нет.

— Да.

Приказ. Но ей уже надоело подчиняться его приказам.

— Послушай, дорогая, сидя здесь, ты ничего не добьешься. Ты должна выйти к людям. Так, чтобы все увидели, что ты жива. И… по-прежнему красива.

Смех у нее — стекло, ломающееся в руке. Юго морщится.

— Я? Красива? Посмотри, в кого я превратилась! Я… я не могу себя видеть!

Но меж тем цепляется за зеркала, словно надеется, что в них осталась она, прежняя.

Она продолжает стареть, пусть бы и ребенок — Юго решил, что сегодня заглянет к нему — больше и не вытягивал из нее силы. Их не осталось. Изношенный организм забыл о красоте выживания ради.

— Тебе сделают хороший парик. Раньше тебе нравились парики.

Кормак наверняка отобрал у нее зеркало. Вероятно, после сегодняшнего визита в комнате зеркал не останется. Пожалуй, Юго заменил бы их портретами.

— А зубы мне тоже сделают?

Не выдержала, вскочила с постели и что-то уронила, судя по звуку — хрупкое и звонкое.

— И мое лицо ты вернешь? Прежнее лицо? А что еще ты пообещаешь, любимый папочка?

— Сядь.

Она не собиралась садиться. Слишком долго точила ее злость, и вот теперь появился тот, кто и вправду виновен в ее бедах.

— Ты ведешь себя, как уличная девка.

— А я и есть девка! Дворцовая. Или неправда, папочка? Ты же как девку меня подкладывал. То под одного, то под другого… честь рода… успех рода… жертвовать во имя рода! Мной жертвовать! Почему всегда жертвовали мной?!

— Кричи громче, не все услышали.

— И что? Пусть слышат! Я умираю! Ты понимаешь, что я — умираю?! Нет? Тебе все равно… тебе даже удобно будет, если я вдруг завтра не проснусь. Тогда ты опять пойдешь к нему и предложишь очередную сделку.

— Уже предлагал.

— Что? — судорожный вздох и кашель. На платке останутся красные капли, и платок, кружевной платок тончайшей работы, найдет свою могилу в жерле камина. Там уже похоронена добрая сотня платков, свидетельствовавших о скорой кончине Ее Светлости.

— А что ты хотела, дорогая? Я не могу рисковать будущим семьи только твоего самолюбия ради.

Это хуже пощечины. Юго прикусил губу, сдерживая смех.

— Но не переживай, ему не нужен развод. Пока…

— Ты и вправду надеешься победить? — она вдруг успокоилась, как бывает, когда человек принимает некое решение, пусть бы и крайне для себя неприятное. — Знаешь, папочка, я всегда тебе верила. Ты говорил, что любишь меня… что я — твоя девочка. Твое солнышко. Твоя единственная опора и надежда… ты всегда говоришь людям именно то, что они хотят слышать.

Ее прервал очередной приступ кашля, длившийся дольше обычного.

— Но ты сам начал в это верить, папочка. Решил, что умнее остальных… может, и прав. Должно же быть в тебе хоть что-то, чем я могла бы гордиться. Только твой ум больше ничего не значит. Кайя тебя убьет. И меня. И всех, кто носит герб Кормаков… а потом убьет остальных. Или сначала остальных, а потом нас?

— У тебя истерика.

— Нет, папочка. Я знаю, о чем говорю. Ты надеешься на договор, но ты сам учил его соблюдать договора до последней буквы. Он его не нарушит. Только… какая разница?

Молчание. И хруст стекла под сапогом.

— Стой, папочка. Не спеши уходить. Мы ведь только начали разговаривать. Откровенно, как и полагается родственникам. И по-родственному скажи, он знает о дочери? Нет? Конечно… кто ему расскажет, кроме тебя? А ты молчишь. Почему?

— Потому что он мне не поверит. А если поверит, то вряд ли обрадуется чужому ублюдку.

— Да неужели?

— У протекторов появляются только сыновья.

Ей нельзя смеяться — смехом она захлебывается. И начинает задыхаться.

— Какая забота… ты не хочешь огорчать его. А может, в другом дело? В том, что девочка старше Йена. На сколько? Две недели? Три? Но старше. И это разрушает твой замечательный план.

— Выпей лучше лекарство. Тебе надо успокоить нервы.

— Власть получает протектор… но нигде не сказано, что он должен быть мужчиной. Конечно, жаль, что у нее не мальчик. Было бы вернее. Веселее. И теперь ты боишься, правда, папочка? Столько усилий и все зря, если девчонка изменится.

— Если.

— Именно. Ты же поэтому так хочешь вернуть Изольду. Она возьмет дочь с собой, и ты устранишь угрозу. Это никак не нарушит договор. Видишь, папочка, я хорошо тебя изучила. И Кайя не хуже. Что будет, если он узнает? Спрячет их, верно? Умрет, а не позволит появиться здесь. Пока мы живы. Думаю, осталось уже недолго. Ну же, папочка, скажи мне, что я твоя умница… скажи, пожалуйста!

На балу она все-таки появилась.

Высокий парик.

И фарфоровая маска. Белые перчатки. И пышные рукава. Леди-кукла восседает на золоченом кресле, свысока наблюдая за танцующими парами.

Второе кресло по обыкновению пустует, и Юго любуется тем, как люди старательно не замечают женщину в бледно-голубом платье. Им страшно оказаться причастными к ее слабости, к ее болезни, к ней самой и той неприязни, которую она вызывает у Их Светлости.

Скучно.

Однако искореженное тело, которое вдруг появилось в самом центре зеленого дворцового лабиринта — и дня после бала не прошло — развеяло скуку. Юго пробрался в мертвецкую и лично удостоверился, что догадка верна.