Леди и война. Пепел моего сердца - Страница 31

— Блок. На подчинение. Снимешь? — теперь и говорилось легче.

Сержант знал, что это — ненадолго.

Тела стаскивали во двор. Снежило. И весна скоро… по весне дороги развозит, а потом подсыхают, и наступает время войны. На век Сержанта хватит людей, которых можно невозбранно убивать.

— Позволишь?

Сейчас — да.

Сержант достаточно пьян, чтобы пустить к себе в голову. Кошка все равно спрячется, а блок, если он есть, надо убирать. Да, вероятно, станет хуже, но… это его выбор.

И его решение.

— Твое, твое. Закрой глаза. Расслабься. Возможно, будет неприятно.

Холодно. И мерзко. Душно становится, но задохнуться не позволяют. Ллойд скользит по краю, но не дает себе труда скрыть свое присутствие. И не спешит.

Он аккуратен, как полевой хирург.

И столь же беспощаден.

Но все-таки уходит, позволяя дышать самому.

— Одномерная привязка. Ничего сложного.

— Снимешь?

— Позже.

— Сейчас.

— Биссот, ты не в том положении, чтобы требовать что-то от меня. Я вообще не обязан возиться с тобой.

Ллойд присел на старую бочку. Новые, дубовые, перетянутые обручами, вкатывали во двор.

— Но я сниму блок, потому что тебе не имели права его ставить. Вот только твое нынешнее состояние… пойми, мне не нужен на корабле неадекват. Или в дороге. Поэтому потерпи, пока дойдем.

Следом за бочками втаскивали и мешки с солью. Рубили головы прямо во дворе, не слишком аккуратно, но старательно. Складывали в бочки. Засыпали солью, хотя на морозе за неделю и так не попортились бы. Кормак получит свой подарок.

Дорога поднималась в горы. И острые вершины их, вспоровшие низкое небо, виделись Тиссе шипами на хребте древнего зверя, столь огромного, что однажды собственный вес утомил его. Зверь уснул, порос мхом, низким кустарником и огненным вьюнком, чьи алые плети проступали сквозь снежную белизну. На гроздья темно-синих ягод, дозревших на морозе, слетались птицы. Они столь редко видели людей, что не боялись, и Тисса, пожалуй, могла бы поймать вон ту синицу… или даже снегиря.

Никогда прежде она не видела снегирей столь близко.

— Уже скоро, — Урфин привстал на стременах, разглядывая каменную ленту дороги. Она выглядела старой и… целой. Ни трещин. Ни проломов. Ни даже снега, он словно проваливался сквозь эти гладкие, слишком уж одинаковые камни. И форма странная. Шестигранная. Камни лежат плотно друг к другу, словно запечатанные ячейки пчелиных сот.

— Кто ее построил?

Дорога была достаточно широкой, чтобы ехать рядом. И это тоже было странно. Разве не привычней была бы тропа?

— Люди. Очень давно.

Сто лет? Двести? Триста?

— Несколько тысяч, — Урфин умел угадывать ее мысли. — Они же возвели Ласточкино гнездо и другие… убежища. Выбрали такие места, куда сложно добраться.

Почему? Есть же дорога и получше многих иных дорог, по которым случалось путешествовать за эти дни. Признаться, Тисса устала. Она не думала, что настолько слаба. И ведь не требовалось ничего, кроме как в седле держаться. Урфин и ехал-то медленно, с частыми остановками. Ночевать останавливался в деревнях, хотя Тисса понимала, что без нее он добрался бы быстрее.

И чувствовала себя неловко.

А тут вот…

— Увидишь, ребенок. Думаю, тебе понравится.

Дорога поднималась к солнцу, и желтый его свет стекал с гладкой поверхности к обочинам, окрашивая снежные горы. Воздух стал суше. И похолодало.

— Дыши глубоко и медленно. И не разговаривай.

Тисса кивнула.

Голова кружилась, но не сильно. Зато вдруг возникла уверенность, что еще немного и она взлетит. Небо ведь близко и плотное… Горы вдруг закончились. А дорога — нет.

Она больше не казалась широкой, напротив, опасно узкой, лежащей на пустоте. И разве тонкие струны, протянувшиеся от краев к скалам, способны удержать ее.

Урфин спешился и подошел к самому краю:

— Здесь очень красиво. И безопасно. По этому мосту не проведешь армию, особенно, если мост убрать. Иди сюда.

У Тиссы подгибались колени. Она не боится высоты, но… здесь все иначе! Небо — близко, земля — далеко. Даже не земля — седое море с гривой волн. Ветер перебирает канаты, которые выглядят совершенно ненадежными. Тысячи лет? Этот мост простоял тысячи лет?

А если он рассыплется?

Вот сейчас, когда Тисса вступит, и рассыплется?

— Не бойся, — Урфин обнял, и стало как-то… спокойней. — Сейчас я позову замок, и нас пропустят.

Она совсем ничего не поняла.

Как можно позвать замок? Дудочкой, как он звал паладина?

Но Урфин присел у дороги и прижал ладони к камням, которые вдруг изменили цвет. Они наливались краснотой, словно раскаляясь изнутри, и цвет этот расползался по дороге. От ячейки к ячейке.

— Это магия?

— В некотором роде, — Урфин поднялся и продемонстрировал совершенно целые руки. — Древняя очень. Забытая. Идем. Теперь безопасно.

Он держал Тиссу за руку, а она держала лошадей, которые тоже не хотели верить, что теперь безопасно. А над дорогой поднялся серебристый туман, и стоило сделать первый шаг, как туман окутал Тиссу с ног до головы.

— Он не позволит тебе упасть.

От тумана мех на куртке поднялся дыбом. А когда Тисса прикоснулась, ужалил пальцы.

— Скоро привыкнешь.

И не обманул. Скоро Тисса осмелела настолько, что сумела оторвать взгляд от дороги. А та тянулась к одинокой скале, выраставшей из моря. Не зуб, но акулий плавник, и замок, оседлавший его вершину, выглядит слишком ненадежно для убежища.

Черная стена. Черные башни.

И синий флаг с белым паладином над воротами.